КУНИЦА

Без предоплаты

Три дня

Без предоплаты

Она ждала за столиком в углу бара, пила кофе, курила, читала книгу – и не подумаешь, что ждёт. Пришёл человек отдохнуть, вот и всё. Кроме неё, в баре были трое командировочных, молодая пара, железнодорожник и проститутка. Когда Ямщиков вошёл в бар, проститутка с надеждой посмотрела на него, но он не обратил на неё внимания и прошёл к угловому столику.

- Добрый вечер, - сказал он, садясь напротив той, которая его ждала. – Не поздно ли?

- В самый раз, - ответила она, закрывая книгу.

- Валерий, - представился он, протягивая руку. – Я от Терса.

- Ада, - сказала она. Рукопожатие было сильным и жёстким.

Она такая же Ада, как я – Валерий, подумал Ямщиков.

- Хотите ещё кофе? – предложил он.

- Да, пожалуйста. Без сахара.

Ямщиков подозвал официантку и заказал два кофе. Пока официантка выполняла заказ, он смотрел на Аду, а та смотрела вроде бы мимо него. Он не мог определить, какого она роста, но ему показалось – чуть выше среднего. Она была белокурая, небрежно стриженная, очень бледная и довольно худая, одетая в короткую кожанку и чёрные джинсы. Абсолютно непримечательная внешность, подумал Ямщиков. Вот только глаза. Глаза у неё были очень светлые, спокойные и невероятно холодные. Впрочем, для дела в самый раз, подумал Ямщиков.

После того, как принесли кофе, Ада поблагодарила Ямщикова и посмотрела ему в глаза:

- Может быть, приступим?

Ямщиков кивнул и раскрыл папку. Ада закурила. В это время у неё зазвонил сотовый.

- Слушаю, - сказала Ада, взяв телефон, и вдруг резко, отрывисто заговорила на каком-то иностранном языке. Немецкий, понял Ямщиков. Он вдруг почувствовал  беспокойство. Какие у неё могут быть дела с иностранцами, подумал он. Чёрт знает, с кем я связался. Во всяком случае, ещё не поздно встать и уйти. Нет, сказал он себе. Надо с этим закончить. Терс сказал – она очень надёжна. Надёжнее всех. Берёт дорого, зато делает всё безукоризненно. И не интересуется ничем лишним.

Ада закончила разговор, положила телефон на стол и сказала:

- Извините. Я Вас слушаю.

- Мне нужны данные на одного человека, - начал Ямщиков.  Он вдруг почувствовал неловкость: он не знал, как вести такие разговоры.  – Все данные.

- Какого рода данные? – спросила Ада и, когда Ямщиков вопросительно посмотрел на неё, пояснила: - Я могу предоставить Вам сведения о его доходах за интересующий Вас период, о сексуальных пристрастиях или о детских болезнях. Что конкретно Вас интересует?

- Всё, - вздохнул Ямщиков. – Всё, что сможете достать. И ещё. Мне нужны документы. – Он объяснил, какие документы нужны. Она молча выслушала, кивнула, закурила новую сигарету.

- Какие данные у Вас есть? – спросила она, когда Ямщиков замолчал.

Он достал из папки бумаги и протянул ей. Она внимательно прочла все три страницы один раз, потом ещё дважды и вернула ему бумаги.

- Вы не запишете? – спросил Ямщиков.

- Я никогда ничего не записываю, - ответила Ада, и тут её телефон зазвонил снова. – Извините, - сказала она и взяла телефон. – Слушаю. Да, конечно. Зачем? Я же сказала – всех. Да, всех троих. Это не важно, Дэн. – Голос её вдруг сделался усталым. – Совсем не важно. Нет. Есть вещи, которых не делают. И потом, я же их предупреждала.  – Она замолчала, слушая. – Хорошо. Да, Дэн, хорошо. Пашка? Завтра, наверное. Не знаю. Посмотри, когда ближайший самолёт. Нет, мы не поссорились, но ты же знаешь Пашку.  – Её лицо вдруг осветилось изнутри, и Ямщиков впервые заметил, как она красива. – Спасибо, Дэн. Спасибо. Конечно, я позвоню. – Она положила телефон рядом с чашкой и опять сказала: - Извините.

- Ничего, ничего, - махнул рукой Ямщиков. Он продолжал смотреть на неё, не в силах отвести взгляд.

- Документы, о которых Вы говорили, - спросила Ада, - существуют только в электронном виде?

- Я, право, не знаю, - растерялся Ямщиков.

- Если только в электронном, - то это будет дороже, - сказала Ада. – Мне придётся платить хакерам.

- А сами Вы не работаете с сетью?

- Нет. Разве Терс не говорил Вам?

- Я не спрашивал.

- И ещё. Вам нужны только оригиналы или также все имеющиеся копии?

- Достаточно одной копии. Ни в коем случае не изымайте и не уничтожайте никакие материалы. – Он вдруг забеспокоился.

- Сроки?

- Месяц.

- Идёт.

- Предоплата? – спросил Ямщиков, потянувшись за бумажником.

- Не нужно. Рассчитаетесь потом, когда всё будет готово.

Только дьявол работает без предоплаты, вспомнил вдруг Ямщиков.

- Сколько?

- Две с учётом накладных плюс услуги хакера, если понадобится. – Увидев недоумение на его лице, она пояснила: - Хакер возьмёт не больше тысячи, это входит в общую сумму. А мне добавите десять процентов от того, что возьмёт хакер. – Что за чайник, раздражённо подумала она.

Ямщиков успокоился. Он  написал на бумажке номер своего мобильника и протянул через стол.

- Вот. В любое время можете звонить.

Ада посмотрела на номер и сожгла бумажку в пепельнице.

- Хорошо, - сказала она.

- Тогда – всё.

- Как только у меня что-нибудь будет, я позвоню. А теперь мне нужно идти.

- До свидания, - сказал Ямщиков.

- До свидания. Привет Терсу.

Когда она встала, Ямщиков немного растерялся. Он полагал, что она дождётся вместе с ним Терса. А она взяла со стола телефон и, окинув Ямщикова проницательным, ледяным, безжалостным взглядом, от которого у Ямщикова что-то сжалось внутри, как если бы он смотрел в пропасть с обрыва, встала и пошла к выходу уверенной, независимой походкой.

Ямщиков смотрел ей вслед, пока не хлопнула входная дверь. Потом он закрыл папку, взглянул на часы – до прихода Терса оставалось ещё пятнадцать минут, - и снова заказал кофе. Интересно, можно ли теперь отказаться, думал он. Мы ведь ничего не подписывали, думал он, никаких договоров. В таких случаях ничего не подписывают. Наверное, отказаться нельзя. Вдруг она уже начала работать. Он знал, что не откажется. Он не откажется только потому, что ему необходимо ещё раз увидеть Аду. Как только он понял это, он успокоился. Он стал медленно пить кофе, потом закурил. Всё-таки неприятно связываться с такими людьми, думал он. Это хорошо, что ему встретилась именно Ада. Хорошо, что придётся иметь дело с ней. Он постарается видеться с ней почаще. Она, конечно, берёт очень дорого, но он заплатит. Если понадобится, он заплатит больше. Она, должно быть, жутко одинока. Может, и доплачивать не придётся. Может, достаточно будет её просто пригреть, и она оттает. Ему ведь много не надо. Просто интересно, как оно бывает с такой стервой. Ведь ничего особенного, если бы не глаза.

И всё же она очень хороша, думал Ямщиков, допивая кофе. Она даже не осознаёт того, как она хороша в своей безжалостности – холодная, гордая, прямая, жестокая, истинное дитя этой эпохи. Ей, должно быть, лет двадцать, не больше, а она уже крутит такими делами. И всё же она очень дорого берёт. Но, чёрт возьми, как она хороша. В ней ведь нет ничего – ни лица, ни фигуры, ни даже сексуальности. Ни на грош сексуальности. Одни глаза.

Он услышал шаги сзади и обернулся. Это был Терс. Он поздоровался с Ямщиковым за руку, потом снял плащ, повесил на крючок и сел на то же место, где раньше сидела Ада – лицом к двери.

- Ну, как? – спросил он. – Договорились?

- Да, - кивнул Ямщиков.

- Сколько она запросила?

- Две плюс проценты.

- Какие проценты?

- От оплаты хакеру.

- Это она должна была с хакера высчитать, - нахмурился Терс.

- Ладно.

- Тебе сто баксов лишние?

- Главное, чтобы сделала.

- Она сделает. Если взялась – то сделает.

- А что, могла и не взяться?

- Она отказывается, если дело ей не по силам. Но это редко бывает. Чаще она отказывается из принципа. У неё много своих принципов.

- Стерва она, - полувопросительно сказал Ямщиков.

- Ещё та стерва.

- Но очень даже ничего.

- А по-моему – мышь и мышь.

- А мне понравилась.

- Ты что, серьёзно?  - изумился Терс. – Я лучше с гремучей змеёй пересплю, чем с ней.

- А это реально?

- С кем? Со змеёй?

- Балда. С ней.

Терс покачал головой.

- Лучше не связывайся, Витёк. Её курируют серьёзные парни, какие-то спецы. И кому-то из них она вроде как жена.

- Ты точно знаешь?

- Нет, конечно. Это только слухи. Но всё же…

- Слушай, а с иностранцами она тоже дела делает?

- Не думаю, - сказал Терс. – Ада – девушка принципиальная. – Он взглянул на часы, потом вдруг спохватился. – Витёк, пойдём, а то я машину в неположенном месте оставил.

- Ну, пойдём, - сказал Ямщиков, поднимаясь со стула и подкладывая под чашку мятый полтинник.

Как скучно, думала Ада, сидя в пустом вагоне метро, как скучно. Она спрятала глаза от яркого света за тёмными очками, плотно запахнула кожанку и опустила голову на руки. Смертельно скучно. Все дела пошли скучные. Всем нужно одно и то же. Все озабочены только деньгами. А ты-то сама, спросила она себя, разве ты делаешь дела не ради денег? Наёмница. Грязная наёмница. Машина-убийца в радиоактивной броне. Ну, давай,  давай, самоуничижайся. Как тебя ещё называли? Да какая, к чёрту, разница, как меня кто-то там называл, подумала она с усмешкой. А вот Дэн называл меня и Пашку «рыцарями без жалости и страха», и всем нам это очень нравилось. Это было давно, два года назад, когда ещё была какая-то надежда, что мы пригодимся такими, какими мы были тогда. А потом стало ясно, что надеялись мы зря, и пришлось браться за дела всерьёз. За те дела, которые раньше были нам вместо шахмат. Но, Господи, как же надоело браться за какие попало дела только ради денег. Как это надоело. Как хочется чего-то настоящего. Самое настоящее, если это работа – это Академгородок, белое здание ИЯФа¹, и лаборатория на четвёртом этаже, где я проходила преддипломку. Это – настоящее, но этому не дают ходу. Но как бы там было хорошо. Как было бы хорошо, если бы мы с Пашкой занимались только наукой, а за дела брались бы только в том случае, если бы это было очень интересно. Если бы все дела были такими, как то, самое первое, когда мы знали только кличку и электронный адрес, и сработали это за три месяца, и получили очень мало, потому что были совсем салаги. Я была салага, а Пашка был очень правильный, но тогда его впервые по-настоящему прижало безденежье, и ему пришлось заняться делами. Но как тогда, чёрт возьми, было интересно. А всего интереснее было в ИЯФе, где Пашка помогал мне с преддипломкой. Всё-таки именно там я была бы на месте. Или вот в научной разведке. Научная разведка – это да. Это для таких, как мы. Только что от неё теперь осталось?

Она посмотрела на часы; было без пятнадцати двенадцать. Автобусов больше не будет, подумала она. Придётся брать машину, а ведь не каждый согласится ехать в наш медвежий угол. Таксисты – те давно уже знают, что у нас всё перекопали. Надо покупать машину, подумала она. Что-нибудь недорогое, подержанное и неприметное. Может, и получится вскоре. Например, после этого дела. Но какая же всё-таки скука, подумала она. Данные и документы. Как, прости Господи, тривиально. С документами было интересно только в первый раз – интересно и страшно, страшно до озноба, когда она брала папку из ящика  стола, и потом, когда всё указывало на неё и её спрашивали; в кабинете было тесно, душно, на стене висела нагайка, и Ада всё думала, вот сейчас начнут допрашивать по-настоящему, но Дэн уже знал, что она попала, и прислал курсантов, и в кабинет один за другим вошли пятеро здоровенных парней в штатском, и один спросил, не замечая никого, кроме неё: «Ада, ты на самолёт опоздать решила?», и её почти насильно отвезли в аэропорт и отправили на Самотлор к Пашке. Вот тогда было интересно, хотя и очень страшно. А теперь всё стало скучно. И только ради денег.

Денег, как обычно, мало. Денег мало, а больше запросить было нельзя, он и так изменился в лице, когда я сказала про хакера. Господи, что за чайник. Даже не знает, как всё это оплачивается. И не заметил, что я потребовала лишнего. Но ведь если понадобится хакер, то это будет Пашка. Не могу же я высчитывать проценты из его денег. Или денег Дэна – если Пашка надолго застрянет на своём Самотлоре.  Может, мне тоже стоит перебраться поближе к нефти. Это, конечно, не так выгодно, но зато намного безопаснее. И скучнее. Да, но то, чем я занимаюсь сейчас, тоже становится всё скучнее и невыгоднее. Сколько сожрут одни накладные – такси, рестораны, возможно, самолёты, и наверняка какие-нибудь модные шмотки, и косметика, а ещё, быть может, понадобится платить той, кто будет спать с объектом – если без этого не удастся обойтись. Как это звучит: спать с объектом. Как звучит, так и звучит. Какая разница. Вот это и обходится дороже всего, иногда в половину суммы. Было бы намного проще, если бы я могла спать с ними. Но я не могу, вот в чём дело. Я могу только с Пашкой, потому что люблю его, а раньше могла с Антоном, которого тоже любила, а то, что было с Киром – это, собственно, не имеет значения. А с этими я спать не могу. Да они и не захотят. Во мне ведь нет этого, и они это понимают, и я сама знаю, что это так. Может, оно и к лучшему, что  я не могу с ними. Наверное, к лучшему.

Надо было, наверное, взять предоплату, вдруг подумала она. Многие ведь берут. Но взять предоплату значит разрушить имидж, который сложился сам собой – она даже не старалась. Она просто умела работать, и люди это видели, и появлялись заказчики. Одни узнавали по своим каналам, других присылали старые знакомые, вроде Терса. С Терсом было скучно. Раньше Терс был другим, и с ним было интересно делать дела. Потом он устроился в автомобильном бизнесе, даже институт не закончил. И стал скучным. И заказчики от него приходили такие же скучные.

Но как этот заказчик на меня смотрел, подумала она. Смотрел, будто бы ему неймётся, и будто он понимает. Ну смотрел и смотрел, пусть его. Есть такие, кто так смотрит. Очень мало, но есть. И ничего они не понимают. Не понимают, что плевать я хотела на всё это. Мне давно уже на это наплевать, и всегда было наплевать. И потом, я просто не могу. Я могу только с Пашкой, потому что я его люблю, а больше ни с кем. И даже без этого я вполне могу обойтись. Уж не знаю, почему так сложилось, но мне это не надо. Может, это никому не надо, а все только говорят, что не могут без этого. Мне уже двадцать четыре, думала Ада, и мне ещё ни разу не довелось почувствовать, что это необходимо. С Пашкой хорошо, но не это главное. Главное – то, что он есть и чтобы у него всё было в порядке, а всё то не важно. Может, я и «расцвету» к тридцати годам, думала она, и научусь получать от этого то несказанное наслаждение, о котором пишут в книгах, и тогда всё получится, как в дурацком дамском романе, и это будет совсем уж пошло. И потом, так наверняка не бывает. Просто сейчас все помешались на этом, а я всегда плевать хотела на всеобщее помешательство. Никто не понимает, кроме Дэна. Дэн сам такой. Дэн всё понимает. Вот только любит меня учить. Он считает, что я часто поступаю слишком жестоко. Просто он не знает, что значит любить человека так, как я люблю, и отстаивать своё право на это. Он, конечно, понимает, но сам не знает, а знать и понимать – это всё-таки разные вещи. А тех троих я предупредила, и то, что они не послушали  - это уже их вина, и только их. Пусть теперь ищут работу. Не будет им работы в этом Городе, и жизни им здесь не будет. Дэн, конечно, будет ворчать, но всё сделает. Дэн славный. Он всё понимает, даже то, почему я не съедусь с Пашкой. И Пашка тоже понимает, только не любит говорить об этом. И о деньгах Пашка тоже не любит говорить. Если мне не хватает за квартиру, они всегда поможет, но говорить об этом не любит. И никогда не скажет о том, что жить вместе было бы дешевле. Это, конечно, было бы дешевле, но я никогда с ним не съедусь. Два человека в одной квартире – это уже неудобство, а в одной комнате – мучение. Чёрт, надо скорее выплачивать за квартиру. Надо взять серьёзное дело. Но, Господи, до чего же это скучно.

Вот если можно бы убивать. Убивать тех, из-за которых всё стало так, как сейчас. Если бы это можно было, я бы взялась за это бесплатно, и руки мои были бы чистые, и совесть чиста. И дело даже не в том, что кто-то должен платить за то, что творится сейчас  с нами, просто если так пойдёт дальше, то вскоре ничего вообще не останется. У нас и  есть всего только наша земля, наша нефть и наши мозги, и мы продаём и то, и другое, и третье. Продаём за копейки, и никто не знает, как это остановить. Это как лавина, медленная, вязкая лавина, и никуда не денешься, все мы в одной кабинке фуникулёра, все мы на одной подводной лодке, которая уже затонула, и одна лишь надежда – что мы всё-таки не там, а на борту самолёта, который вот-вот сокрушит белую башню Манхэттена. Вот если бы можно было убивать. Дэн говорит, ещё не время. Он говорит, что наше время ещё обязательно будет, и тогда уже просто придётся брать автоматы и выходить на улицы, но пока ещё слишком рано. А ведь я могу и не дотянуть, подумала Ада.  Многие из нас могут не дотянуть до этого времени. Многие находят свою смерть здесь и сейчас, и редко у кого она бывает быстрой и лёгкой. Но это не страшно. Обидно только, что всё это может быть так по-глупому. Обидно будет умирать ради какого-то заказчика. А ну, прекрати, приказала она себе. Что это ещё за разговоры. Слышали бы тебя Дэн с Пашкой. Дэн говорит, что при таких мыслях надо устроить себе выходной, вспомнила Ада. Вот и будет у меня выходной завтра, подумала она. А если честно – нет нам никаких выходных, и не будет, пока не наступит то самое время, и даже когда оно придёт, отдохнуть не удастся ещё очень долго.

Она вышла из метро в терпкую сырую сентябрьскую ночь. Не буду я брать машину, подумала она, прогуляюсь лучше по Городу. Она поправила пистолет в кармане куртки и быстро зашагала на восток.

07- 09.08.02, Берлин/Тельтов

_________________________

1. Институт Ядерной Физики

Три дня

Виктору Пелевину

…и когда потом, спустя много времени  после возвращения спросят, почему же не довелось в этот раз побывать на Красной площади – не будет слов ответить, и только вспомнится отчего-то затхлая духота трёх дней нечаянного отпуска – от самолёта до самолёта; - трёх дней, ни в один из которых не было времени добраться до Красной площади, той самой, которая помнилась с детства – нет, не той, и это пора бы уже запомнить всем, но те, кто по инерции продолжают ещё во что-то верить, никак не могут этого понять, это и в самом деле сложно – взять и принять как должное то, что если Кремль стоит, то это уже ничего не значит;  - в эти три дня, ознаменованные пресловутым культурным шоком, необходимо объехать пол-Москвы, вдыхая бензин, пыль, гарь, миазмы залов ожидания и переходов метро, а всё для того, чтобы отдать десятилетней давности призрачный долг, о котором никто и никогда не подозревал, для того, чтобы зайти спустя десять лет в школу и чуть свысока бросить учительнице начальных классов: «Проездом из Берлина…», - но помимо этого есть и более приятные моменты, как-то: посещение знаменитой «горбушки» или визиты к друзьям, и вот как раз на одном из отрезков между этими точками неевклидова пространства Москвы – то ли на открытом перегоне метро, то ли на улице, то ли на вокзале – случайно удаётся вдохнуть глоток затхлого, пропахшего нафталином и чуланной пылью воздуха, на излёте ветра донёсшегося со стороны Кремля, и от этого становится так мучительно, как уже было возле Рейхстага, когда там неожиданно и резко запахло кока-колой; и от этого хочется сжаться в комочек, закрыть глаза, уснуть, чтобы, проснувшись, увидеть за окном электрички стройные баварские ели, Альпы, озёра;  но, конечно, ничего подобного на Киевском вокзале сделать нельзя, и остаётся только сдвинуть на стриженый затылок тирольскую шляпу и  идти вперёд, мимо бутиков, банков, базаров, баров, ресторанов, офисов, ларьков, лавок, мюзик-холлов, найт-клубов, борделей, министерств, отелей, правительственных зданий; идти, ограждаясь своей холодной, искренней, честной, нутряной, нефтяной гордостью; идти – и к чёрту всех иуд, менял, ментов,  чиновников и дорогих шлюх с красивыми именами и вычурными названиями; идти, а если в этот момент кому-нибудь взбредёт в голову спросить, отчего на глаза наворачиваются слёзы, - оправдаться культурным шоком, возвращением и, возможно, смогом, но ни в коем случае не сознаваться в аллергии к нафталину, которым пропахло всё, включая салон аэробуса, в котором лучше всего будет уснуть, свернувшись в клубочек в кресле, спрятав свою тирольскую шляпу, а во сне видеть прозрачный горный воздух Баварии, чтобы, проснувшись, вновь и вновь бесслёзно плакать о том, чего уже никогда не будет, вызывая из памяти то заснеженную новогоднюю Красную площадь, то незыблемо надёжный Рейхстаг, и брезгливо морщиться, чувствуя запах нафталина от проходящей мимо шлюхи или из открытых дверей мэрии; и потом, много, много позже, найти слова, объясняющие, почему за весь трёхдневный отпуск не нашлось времени пройти по Красной площади; но эти слова придут не сразу, а год спустя, когда в пыльном чулане с шумом свалится старая, облезлая, битая молью, попорченная крысами и пропахшая нафталином медвежья шкура, и от этого непереносимо захочется хоть на мгновение подставить лицо резкому, холодному и тревожному ветру.

                                                                                      ночь с 23 на 24 декабря 2003 года