|
Замогильные вирши |
|
СвечаМолитва (Отчим Наш)Смерть пионеркиТрамвай |
Квадратура мираФюрерФевральПришествие |
|
Пропаганда секса и насилия |
|
Время ЧВесна ПришлаСолнечный ХохотПорнографияВеликая Сила ИскусстваСуицидальноеНаш Бог
|
ПластинкаДетская ПлясоваяAmentiaОптимизмНабелоОсень |
Дрожит свечи неверный свет,
Ломая контур силуэта,
Для тех, кто не нашел ответа,
Для тех, кто не искал ответ.
Уходят в море корабли,
И тени прячутся в могилы...
Господь Всевышний, дай нам силы,
Чтоб одолеть тебя смогли!
Увядающей розой черствеет закат,
И прибрежный песок оживает в ладонях.
Мы устали в пути, мы не смотрим назад.
Наше время ушло, мы его не догоним.
С каждым днем наша боль все острей и нежней,
С каждым днем все глупей наши пошлые вирши,
О, подземный владыка небесных кровей!
Я взываю к Тебе! Я взываю, услышь же!
Сатана, научи нас не чувствовать боль!
Научи выживать и избавь от сомнений!
Научи презирать безголовую голь,
И голодным царькам не прощать прегрешений!
Научи не испытывать жалость к врагам
И к когда-то друзьям не иметь состраданья,
И не знать снисхождения даже к богам,
Отдаваясь во власть наших темных желаний!
Люцифер, о властитель безумных сердец!
Свет несущий, веди нас дорогою ночи!
Мы – усталые дети, и бог – наш отец,
Так введи нас во грех, наш неправедный Отчим!
Наш паровоз несется в ад
На полных парусах,
И красным галстуком закат
Затянут в небесах.
Багрицкий нежится в гробу,
Пуская пузыри.
Дрожит испарина на лбу,
Кипит огонь внутри,
Мерцают тени дальних стран
Росою на траве,
Несется Валя сквозь туман
В прокуренном СВ,
Забыв, как сон, тоскливый бред
И матушку с крестом.
А в том конце туннеля – свет
И Тот, кто пишет гром,
Не зная страсти и стыда,
Не помня древних троп:
Пятиконечен, как звезда,
Как Ленин, крутолоб,
Хорош собою, словно жизнь,
Неуловим, как дым,
И как всеобщий коммунизм
Почти недостижим.
Я заскочил на подножку трамвая,
Ветер взорвался испуганным соло.
Вечер июньский стремительно тает,
Приторный зной разгоняется в холод.
Искры царапают воздух до крови,
И электричеством пьяное сердце
Нервно стучит барабанною дробью –
И добела раскаляются рельсы.
Грузно расплылись тела пассажиров,
С хрустом рассыпались слабые кости,
Мозг вытекает сквозь черные дыры,
Челюсти клацают, словно компостер.
Парки-каналы-бульвары-витрины.
В крылья стальные изогнуты двери,
И в глубине захламленной кабины
Блещет вагоновожатого череп.
И, закипев синеватым свеченьем,
Я разорвался кровавым снарядом,
Влившись в безудержном ритме движенья
В зыбь проводов мегавольтным разрядом.
С треском по никелированным венам
Я побежал серебрящейся строчкой,
Лезвием взрезав туманную пену,
Там, где углом рельсы сходятся в точку.
Малевич рисовал квадраты
И постигал структуру мрака,
Храня под толстым слоем лака
Весны мятежные закаты.
В глазах испуганных прохожих
Бурлили пестрые знамена,
Бензиновым одеколоном
Смердила гипсовая кожа.
Над мрамором поблекших туник
Взмывал, гудя, багровый улей,
Из века отливали пули
И в страхе ждали полнолуний.
Властитель точек безмятежный,
Безумный гений ровных линий,
На гладь грунтованной пустыни
Ты нанеси меня небрежно!
Укутав беспросветной лаской,
Запри меня в квадратной клети!
Я проступлю через столетья,
Когда потрескается краска.
Я – Фюрер Чугунных Фраз,
Алхимик Свинцовых Слов!
Сегодня настигнет вас
Гестапо Моих Стихов!
Сжимается скобок круг,
Полнеет в глазах луна,
И штурмбан-отряды букв
Натянуты, как струна.
Поперек патрулируют лист,
На плече – восклицательный знак.
Многоточья сольются в дефис,
Мертвым фениксом вспыхнет Рейхстаг!
Блеск кавычек на рукаве.
Звонко щелкнут затворы рифм.
В вашей тлеющей голове
Я воздвигну Четвертый Рим!
Напишу я снарядов гром,
Начертаю рога на лбу,
В ваших душах стальным кнутом
Высекая Мою Борьбу!
Вопросительным знаком дым
Изогнется над пеплом слов,
И никто не уйдет живым
Из концлагеря Черных Снов!
Черные вороны проталин
Расправляют острые крылья.
Доставай чернила, My Darling!
Пусть навзрыд слагаются были
О героях, выпивших море,
О ветрах, уснувших в пустыне,
Чтоб дрожали в зыбком миноре
Провода троллейбусных линий,
Чтоб кричали стены от боли
В судорогах каменных блоков,
Чтоб асфальт усыпало солью
Конфетти взорвавшихся окон,
Чтоб в припадках снежных истерик
Вдруг забилась сонная площадь,
Чтоб уже никто не поверил
В то, что мы не сбудемся больше.
Грянул гром, и я шагнул из круга
В сутолоку пыли на полу.
За окном метет все та же вьюга,
И все так же стар диван в углу.
Пораженный дерзостью открытий,
От испуга бледный и шальной,
Вжался в тень мой новый повелитель,
Что зовет себя моим слугой.
Пошло оттопыренные уши,
Впалая чахоточная грудь –
Он, конечно, жаждет сбагрить душу
И, конечно, хочет обмануть.
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути –
Девять грамм соблазнов, капля лести,
Роспись кровью и – Господь, прости!
Сонный круг окна сползает в угол,
Город тонет в зареве огней...
За окном метет все та же вьюга,
Люди не становятся умней.
Холодно и темно.
Не выходи за дверь.
Крепче прикрой окно
И никому не верь.
Пей виноградный сок,
Крепкий не по годам.
Так и бывает все –
Сразу и навсегда.
Так и приходят сны,
Так и уходит день –
Первым дождем весны,
Вилами по воде.
Грязные времена,
В струпьях листвы земля...
Дня не хватает на,
Ночи так мало для...
Верлибры мартовской метели
Смешались с маршами дождей,
Меня нашли в чужой постели
В квартале красных фонарей –
Прожженный фрак, перчатки в саже,
Свисал отклеившийся ус.
Девичьи вопли в бельэтаже,
Рулетки полицейской хруст,
В окне фригидные березы
Стряхают снег с немытых косм,
Инспектор выбирает позу,
Торговка не сдержала слез,
Гнилые доски коридора
Визжат тоскливым си-бемоль,
И осаждают репортеры
Мой разоренный Форт Шаброль.
Мне нынче ночевать в подвале,
Среди оплывших воском лиц,
А после хохотать над вами
Со всех передовиц.
Солнечный хохот
Гоголем бродит по улицам,
Снежная похоть
По подворотням сутулится.
Ласково реет
Шестимоторное облако.
Станем добрее
К слугам Вселенского Молоха,
Станем нежнее
К жертвам Вселенского Разума.
Руки на шее.
Вспомни, что папа наказывал.
Алые губы
Вспыхнут на вороте свитера.
Плох тот Шикльгрубер,
Который не хочет стать Гитлером!
Смейтесь, плебеи!
Паства счастливая, кланяйся!
Станем умнее,
Если, конечно, останемся.
Молочные зубы,
Станут опасными бритвами.
Плох тот Шикльгрубер,
Который не хочет стать Гитлером!
Вы не находите – есть что-то утонченное
В чахоточной стыдливости невинных?
Всегда спешат, такие обреченные.
И в серых юбках. Неизменно длинных.
И так неловко поправляют кофточки.
Ну вот совсем как Вы сейчас...
Ну что Вы! Я не хотел...
Но все эти красоточки...
В них что-то есть от матери Христовой.
Живут в своем сакральном одиночестве,
И, кажется, боятся слова «тело».
Вы знаете, а так порою хочется
Взять руку их и сжать, чтоб побелела...
Вот так и смотрят. Глупо и испуганно.
Не дергайтесь!
Да знаю я, что больно!
А, отпустить, расстаться и быть другом Вам?
Банально, скучно...
Да заткнись!
Довольно!
Вот так прижать к столу, чтобы столешница
В живот вонзилась с хрустом и до шрама.
Ах, как дрожите Вы, моя безгрешница!
Ну, не кусайтесь! Вы же, все же, дама!
Сударыня, ну что за слово - «ласковость»?
Вы что, учились в деревенской школе?
Да, я фашист, кто убедил в обратном Вас?
Кричишь от наслажденья?
Ах, от боли...
Ну что же, поиграем в порнографию?
На смех!
На выживанье!
На удачу!
Зачем тебе сейчас твоя... ? Оставь ее!
Вот так всегда.
И неизменно плачут.
Горько плакали три мудреца,
Уходя в философский запой.
А с крестов смотрят три мертвеца,
И один из них – вечно живой.
Очень просто придумать вопрос,
Если ты уже знаешь ответ.
А в глазах моих искорки слез,
А в руке я сжимаю кастет.
И я являюсь олицетворением
Великой Силы Искусства!
А подпрапорщик Иванов
В воскресенье сходил в музей.
И, рыдая над томом стихов,
Он вдруг вспомнил, что он еврей.
И теперь не помогут ему,
Даже три вечно бухих мудреца.
Он зарезал на кухне жену
И отрекся от родного отца.
Просто ему удалось постичь
Великую Силу Искусства.
А художник сошел с ума,
Промокнув свои раны холстом.
По преступнику плачет тюрьма,
А по гению плачет дурдом.
Повернувшись к окну спиной,
Он сбривает кожу с лица,
И не слышит, как за стеной
Горько плачут три мудреца,
Оттого, что им никогда не понять
Великую
Силу Искусства!
2003 г.
Снег, горячий и неслышный,
Заметает наши тени,
В спину ласково нам дышит
Неслучайность совпадений.
Бесконечность аллегорий
Разъедает стенки смысла,
В торжествующем миноре
Блекнут праздничные числа.
Сквозь бессмысленность открытий
В пустоту неологизмов
Вытекает красной нитью
Эфемерность эвфемизмов.
Напиши об этом, Эрдман!
Чтобы красочно и броско!
Снег ложится... Это с неба
Осыпается известка.
2004-2005 гг.
На радость слепым да праведным
Не смолкнуть колоколам –
Премудрый владыка Авеля
Святош созывает в храм.
Спаситель посмотрит ласково,
Не в силах им всем помочь,
Ведь Мы безраздельно властвуем,
Когда наступает ночь!
Наш бог – Дьявол!
Душа на груди не сходится,
И больше терпеть не в мочь!
Пречистая богородица,
Изыди навеки прочь!
Увенчанный херувимами,
Христосе всеблагий, сгинь!
Гореть вам в раю, родимые,
Во веки веков!
Аминь!
Наш бог – Дьявол!
Подхвачены буйством осени,
Над факелами берез
По небу, как рябь на озере,
Прокатятся блестки звезд,
И в черном бездонном холоде
Зажгутся три цифры «шесть»...
В уткнувшемся в листья городе
Дождливо...
И выход есть!
2004 г.
Солнце растаяло, как крем-брюле,
И растеклось по кайме океана.
Ночь черной дымкой ползла по земле,
В воде отражались огни ресторана.
И чайки кричали, как стая ворон,
И слышалось тихое хриплое пенье.
Пластинку в объятьях сжимал патефон,
Иглой утопая в виниловой вене.
Над звоном бокалов и битых сердец
В ночи проплывали пьянящие звуки.
И голосом сладким пел страстный мертвец
О краткой любви и о долгой разлуке.
А в небе ночном загорелась луна,
Как глаз Люцифера, как желтая фара.
И, как в музыкальной шкатулке, одна
По залу кружилась какая-то пара.
Она молода и немного бледна.
Он старше, весь в черном, немного суровый.
Она чуть бледна и, наверно, больна.
А он загорелый. Наверно, здоровый.
Он ненавидел ее всей душой,
Она откровенно его презираза.
Чайки кричали в ту ночь над водой.
Свечи горели. Пластинка играла.
2003 г.
Если бы я был Гитлер, я бы носил подтяжки,
Майку с рекламой пива и золоченый Rollex,
И покупал бы детям пряники и фисташки.
Если ты Гитлер – можно это себе позволить.
Меня бы, конечно, убили. И, может быть, даже сразу.
И долго б потом пинали мой труп на лесной поляне.
А я бы вдруг стал Аллахом и просветлил им разум,
И жил бы себе в Париже, а может быть – в Амстердаме.
Не плачь – это просто сказка. Не пей, не кури в подъезде,
Не читай перед сном газеты, не верь городской богеме.
Будешь слушаться маму – нас похоронят вместе
И разрешат на праздник посидеть за столом со всеми.
Молись перед сном усердно, всегда говори «спасибо!»,
Не вздумай писать стишочки, а если и будешь – то тайно!
Тебя, безусловно, вздернут. Но это лишь перегибы
В месте нашей нелепой встречи, которая не случайна...
Солнце лопнуло, как рыбий глаз на солнце,
Растеклось в зеленом небе белой слизью,
Сбилась в кучу перепуганная паства,
Зашуршали тараканы под окладом,
На асфальте, перепаханном червями,
Расползлись в усмешках мартовские лужи,
Заскулили в подворотнях сучьи своры,
Закружили бледный разум навьи чары,
Ветер съежился, как на ветру прохожий,
И весна хмельным купцом ворвалась в душу,
Наполняя пять углов моей вселенной
Побелевшими от ужаса стихами...
Вот так и мы порою ждем,
Читая рваные афиши
Под торжествующим дождем,
А дождь становится все тише.
И дождь уходит навсегда
В глаза озлобленных прохожих,
А мы играем в города...
Пусть не об этом речь. Но все же.
Но все же тихая печаль
Весьма идет к началу лета.
Вот так и мы уходим вдаль,
Как настоящие поэты.
И превращаемся в богов
В ночных мечтах другого пола.
Нескладен мир. Сюжет не нов.
Стакан наполовину полон.
Растерт жерновами заржавленных туч
Промозглый осенний закат,
И ветер развязно жует темноту,
Слоняясь вдоль блеклых оград,
И воздух шершав, как точильный ремень,
И цель, как весна, далека.
И скомкан заляпанный кляксами день
Страницей из черновика.
Время
переписать этот мир
набело!
Стальным ожиданием город зажат
И будто бы несокрушим,
Но ластики снежных буранов горят
Невинностью ядерных зим,
Срывая застывшие пеплом слои
Все глубже, до самой души.
Смотри – превращаются пальцы мои
В свинцовые карандаши!
Время
переписать этот мир
набело!
А утром все стихло. И белая мгла
Укутала город дождей.
И холст мирозданья отмыт добела
И чист, словно горный ручей.
Я с каждым мазком веселее и злей
Вдыхаю Начало в Конец,
Когда я смотрю в белоснежность полей,
Во мне оживает творец!
ВРЕМЯ
ПЕРЕПИСАТЬ
ЭТОТ МИР
НАБЕЛО!
Так и приходит осень – шляпками в стиле ретро,
Модой на крепкий кофе, встречами под часами.
И в крематорных топках пепел в ладонях ветра
Шепчет стихи о лете детскими голосами,
И приезжают ночью черными поездами
Странные люди в желтом с ласковыми глазами.
В окнах скучают банки с умершими цветами.
Мы похороним кошку и не расскажем маме.
Лишь сквозняки гуляют по опустевшим скверам.
Слышишь – гремит их поступь? Строго, чеканно, звонко.
Так и приходит осень. Так и уходит вера.
Час комендантский близок. Ну же, ложись, сестренка.
Жаль, ты уже не веришь в сказку о мертвом графе.
Жаль, ты уже не помнишь песню о юном принце.
Так и приходит осень – шелестом фотографий.
Что ж ты сидишь в кроватке? Ну же, пора ложиться!
Ну же, ложись скорее! Пусть тебя снятся звезды,
Теплые вздохи моря, шелест чужих растений...
Дождь барабанит в окна, пахнет бензином воздух.
Так и приходит осень.
Просто настало время...